Тсунаде устало шла из Конохского госпиталя. Наруто становилось все хуже, да еще эта странная тень за окном.
Войдя в кабинет она замерла в изумлении. На подоконнике сидел юноша, почти неузнаваемый, если бы не фамильные глаза клана. Учиха.
- Что с ним?
Тсунаде хотела было сказать, что он, отступник, не имеет прав на вопросы, но лишь устало махнула рукой и спросила:
- А то ты сам не видел?
- Видел. Но не понял. Чакра Наруто поглощает чакру Кьюби, и меняет цвет на черную. Что это?
- Черная это не чакра - обреченно ответила Тсунаде - Черная - это смерть.
Стук в дверь. Когда Пятая вновь посмотрела на окно, Учихи в комнате уже не было.

Уже знакомое окно больничной палаты. Знакомый, до боли знакомый человек. Болезнь почти не оставила на нем следов - это был все тот же красивый загорелый тренированный юноша. Вот только глаза.... вместо столь крепко сохранившихся в памяти небесно-голубых озер, на него смотрели выцветшие, водянисто-серые, как зимнее небо глаза, в которых была какая-то мудрость, что приходит лишь с возрастом. Глаза старца, знающего, что живет уже в долг, и в любой момент готового уйти. Глаза, столь чужеродные на лице юноши, едва справившего совершеннолетие.
- Саске - губы изогнула едва заметная улыбка - Спасибо Сакуре-чан — тихий, слабый, почти неэмоциональный голос.
А Саске хотелось закричать. Где?! Где вечные крики, запах рамена и привычное упрямство, не раз побеждавшее смерть? Где вечное даттебайо, свет голубых глаз и ослепительная улыбка? Где, где, черт возьми Узумаки Наруто?!...

Прошло несколько дней. Саске не считал их. Он почти не спал и не выходил из палаты. Он тогда понял всю боль слова «агония». Видеть, как медленно, по капле, но неотвратимо, вместо чакры в сосудах появляется черная, тянущая в пропасть, энергия...
Смерть.
Но надо. Надо вести себя как обычно. Улыбаться, язвить и отпускать ехидные шуточки. А ночью, глядя на спящего Наруто, запрещать себе думать. Думать о том, что эта ночь, возможно, последняя. О том, что надежда безумна. О том, что ничего, ничего нельзя сделать. Думать вообще, потому что иначе можно сойти с ума.
А Наруто говорил. Говорил, прерываемый лишь судорогами, сковывающими сопротивляющееся болезни тело безумным напряжением. Говорил много, быстро, словно боясь не успеть. Откровенно раскрывая до конца душу. Прямо не задумываясь, хлестая острыми словами по сердцу.
Он не говорил только о смерти. Лишь однажды он попросил.
- Саске... помоги Сакуре, когда я умру.
- Ты не умрешь - начал было Саске, но споткнулся о мягкую, понимающую улыбку. Слова были бессмысленны и напрасны. От своего бессилия и от тихого смирения, так не свойственного Наруго, становилось только больнее, хотя, казалось, уже некуда.

Это был странный день. После постоянных разговоров, молчание, наверно, должно было казаться благодатью, если бы оно не пробуждало собственные страшные мысли и боязнь, что он больше не услышит этот голос.
Это был странный закат. Солнце не горело в кроваво-красном небе, а медленно уходило за горизонт, бросая последние светлые лучи в чисто-голубое небо. Это было бы красиво... если бы рядом с ним тоже не заходило солнце. Вот только нового рассвета не будет.
- Саске... останься со мной.... на ночь...
Он ночевал в палате, поэтому просьба была явно о другом. О том, чего хотел и сам Саске, но запрещал себе думать, потому что это было не желание тел, а что-то другое, глубинное, желание слиться с ним и ощутить полностью до конца. Желание обусловленное страхом. Безумным страхом потерять.
Эта была странная ночь. Страсть, в которой пропадало все сущее. Нежность, от которой сердце пропускало удары. И боль. Чувственные, жадные объятия. Ласковые, едва заметные прикосновения. И слезы, текущие по бледным щекам, и стираемые загорелыми пальцами.
Слезы наконец принятой правды.
Слезы, потому что оба знали - это прощание.

На следующее утро Узумаки Наруто был найден мертвым в своей постели.
Саске Учиха пропал без вести, и через несколько лет был признан умершим.
Просто в мире не стало еще двух шиноби.
А солнце все так же встает по утрам, приветствуя просыпающуюся Коноху.